Разговоры о животных. (цикл: A year of mornings)

[ciuin-baile]

Это было странное утро. Кажется, куда-то спешил. Как всегда. А второй не спешил кажется ни разу в жизни. На стёклах до боли хотелось видеть капли дождя, а не морозные узоры.
- Стоять. Замри, стой и слушай.
- Стою.
- Ты - самовлюблённая эгоистичная скотина.
- Это...
- Это от себя, - перебил, - а теперь по делу. Присаживайся.
Если жесты бывают самоуверенными - это был именно он. Такой лёгкий взмах рукой, пальцы сжали спинку стула, разворачивая его к креслу. На это самое кресло, разумеется, сел сам. Зачем отказывать себе в удовольствии? А ему стул.
- Благодарю покорно. Я постою.
- Так, ладно. Сегодня приказами работаем? Тогда - сидеть!
Парень закатил глаза, сунув руки в карманы, и показательно небрежно плюхнулся на стул. Причём пафос действа едва не провалился, когда он чуть промахнулся при посадке.
- Чего тебе?
- Не мне, а тебе. Об этом давно пора поговорить, не находишь?
- О чём?
- О тебе. Тьфу ты, какая получается тавталогия. А я ведь так люблю чистую речь.
- Спешу огорчить: я ругаюсь матом и путаю мысли.
- Вот! Мы вернулись к точке отправления. Умничка. Твои мысли.
- Что мои мысли? Говори уже, блин.
- Не блин, а оладушек, - он закинул ногу на ногу, вздохнув и помешивая чайной ложечкой в пустой чашке, - чай, кофе?
- Потанцуем. У меня дела, давай выкладывай.
- Так давать или выкладывать? Ты уж определись со своими желаниями.
- Я с ними давно определился.
- Да ну? - ухмылка.
- Ну да, - чуть хмурится, чуя неладное.
Не любят люди правду. Особенно когда эта правда о тебе и говорят её другие. И ты вот вроде понимаешь, что всё так и есть, а признать что-то не даёт.
- И что же, твоё "всё хорошо", о котором ты мечтал... устраивает оно тебя?
- Ну... да.
- Повторяешься. А подробнее?
- Что подробнее-то? Что!? Да, я в курсе, что я грёбаный идиот! У меня есть всё: самый охеренный парень, к которому хорошо относится и моя семья и мои друзья, у меня прекрасные друзья, а враги могут только ворчать за спиной. У меня есть всё...
- Но?
- И даже нет никаких "но". Это только моя паранойя...
Парень уронил голову, уткнувшись лицом в ладони. Собеседник тепло взглянул на него, чуть грустно улыбаясь и машинально потирая синяк на запястье.
- Может, всё же чаю?
- Нет, спасибо, господин Мартовский Заяц.
- Язвишь. А между прочим, не Заяц, а почти сам Шляпник. Так чего же ты хочешь, если не чаю?
- А по-твоему, счастье в чае заключается? О. Как ты там говорил? "Тафтология"?
- "Тафт" - это марка лака для волос. Тавталогия - я говорил. Но на вопрос ты так и не ответил.
В пространстве появилась ощутимая тишина. Такая красивая, молочно-туманная. Кажется, можно протянуть руку и ощутить холодное марево, потянуть на себя, как Португальский Кораблик за жалящие нити.
- Давай свой чай.
Вторая чашка образовалась почти так же незаметно и неотвратимо как ранее тишина. Горячий напиток, пар.
- Я хочу, чтобы кончилась зима. Моя зима. Чтобы не урывками страсть, греясь, судорожно убегая от холода, отчаянно закрывая глаза на внешний холодный мир. Да... всё хорошо, когда тепло и по-домашнему. Спокойно. Я знаю, я сам себе противоречу - я понимаю, что этого и хотел. И получил. Но я чёртов адреналиновый маньяк. Нет, я не говорю, что мне надо скандалов или не дай Брахма, Мерлин, Анубис и кто там ещё наверху живёт, проблем. Просто, - он вскинул взгляд, неожиданно улыбнувшись, - Хочется уже, чтобы легче. Чтобы романтика, чтобы крылья. Моих крыльев на двоих не хватает. Чего-то необычного. Как тогда.
- А сейчас? Тебе чудес мало?
Парень вздохнул, снова как-то осунувшись.
- Да знаю я всё... Я должен быть благодарен. За всё, что имею сейчас. Просто...
- Просто ты в конце концов сбежишь и нароешь себе новых проблем, загремишь в больницу, а может ещё что похуже.
- Точно.
- Эх ты, любитель экстрима. Живи и всё. Как живётся живи. Не оглядывайся на морали. "Я и так получил всё и даже больше" - кто сказал? Чьи это нормы? Не твои. А для разнообразия - заведи себе хорька.
- Хорька? Да есть один.
- На этом и покончим разговоры о животных.
- Пожалуй.
Он поднялся, уходя. Но потом притормозил, обернувшись.
- Спасибо.
- Nitinur in vetitum semper, cupimusque negata.